похожее на него чувство? Вова ощутил внутри себя небывалую усталость. Почувствовал себя вымотанным, будто запретная ноша высосала весь имеющийся запас сил. Вова приблизился к мысли, что не сумеет дойти и до крыльца дома и рухнет прямо там, где стоит. Но собравшись в последнюю секунду, он всё-таки поплёлся к дому. В тот момент неожиданно для самого себя подумал, что было бы неплохо, окажись родители дома. Они бы сумели избавить сына от тяжкой ноши, и вытекающие последствия нисколько не волновали его.
Вова приблизился к ступенькам, снял сапоги и ступил на холодное крыльцо. Нет, родителей дома не было, и навесной замок подтверждал сей факт. Маленький ключик, подвязанный красной веревочкой, затянутой концами в узелок, лежал под круглым ковриком, сшитым бабушкой на мамин день рождения пять лет назад. За прошедшее время он успел порядком износиться, порваться и выгореть на солнце. Цвета потемнели, и сужающиеся ближе к центу круги вдруг вызвали у Вовы вспышку гнева. На кой чёрт он вообще нарушил своё обещание и проигнорировал родительский запрет, если от прежнего желание не осталось и следа?! Почему же он оказался настолько глупым и слабым, не сумев противостоять самому себе?! Своим желанием?! Своему искушению?! И тогда из Вовиных глаз потекли слёзы. Горькие слёзы, оставляющие длинные следы на щеках. Понимание пришло к нему слишком поздно. Пришло тогда, когда большая часть мальчика склонилась над бездонной пропастью – над запретной чертой, над финалом сей истории, откуда нельзя было развернуться и отойти назад, осознав свои ошибки, сбившие с верного пути…
Но полчаса назад его наполняло такое счастье, такая радость, какую может дать только сладкий глоток искушения. Не каждый день человеку позволено испытывать блаженное наслаждение, отрывающее на мгновение живую душу от земли. От чёрной земли, прогнившей дьявольскими пороками и людскими грехами, вознеся её высоко в голубые небеса, где легко и всегда светит солнце, не заслоняющееся мрачными тучами и не расплывающееся в слезах (именно такую думу дарует дьявол – красивую и соблазнительную, устоять пред которой могут далеко не все).
Терзаемый беспомощностью, заменившее шаткую уверенность, лишь полностью осознав своё затруднительно положение, Вова поднялся на верхнее крыльцо, приподнял край коврика, согнувшись в коленях, и достал ключ. Что же ему следует сделать потом? Он отопрёт дверь, войдёт внутрь, снимет с себя широкие джинсы и серый мешковатый свитер, бросив их в шкаф грубым комком, даже не удосужившись аккуратно свернуть одежду, дабы она не смялась, поместит рюкзак на отведённое для него место вблизи прогнувшейся кровати, вымоет руки, сядет за стол и…
И снова мысленный взор явил голубую упаковку «Лейс». Деревянная миска, наполненная жёлтыми хрустящими кружочками. Рядом – стоящая на такой же голубой салфетки такая же голубая миска с белоснежной, густой сметаной и утопающими в ней кусочками зелёного лука, немного напоминающий те зелёные горькие пучки, прорастающие к наступлению лета на маминых грядках. Сверху, словно вишенка на торте, покоилась веточка петрушки. Вова готов был дать клятву, что в эту секунду обонятельные рецепторы даже уловили исходящий от неё слабый запах. Несколько чипсов в качестве украшения сверху над логотипом и немного разбросанной зелени, завершающей отрадную глазу картину. Картину, которая будто всем своим фактом существования говорила ему: «Да, посмотри на меня и пойми, как близко я нахожусь к тебе. Очень близко, чертовски близко. Достаточно вытянуть руку, чтобы понять это». Соблазняла его.
Сквозь образ, следом испарившийся, послышался тихий голос, привлёкший Вовино внимание:
«Всё не так, как ты себе представляешь…» – казалось, он исходил от кого-то, кто стоял прямо позади него, шепча на ухо. Вова на пятках крутанулся назад, ожидая увидеть незамеченного им человека. Работающее с запредельной скоростью воображение уже успела обрисовать образ подкравшегося жуткого незнакомца, чей рот разрывался бы в широкой улыбке (подобно убийце Джеффу). Однако мальчик никого не увидел: на дворе с медленно прорастающей зелёной щетиной бродило несколько рябых куриц, склонивших к чёрной почве головы в поисках зёрен или насекомых. Рядом важной походкой топал петух, иногда окидывая взглядом своих квохчущих спутниц, а у больших накренившихся ворот, рядом с кирпичной баней, наслаждался сном маленький гаванский бишон Кастро. Дедушка ещё щенком привёз его из далёкой Кубы, где сейчас и проживает, в качестве подарка на день рождения Сони (после потери своей советской родины его опустевшая душа долго не могла отыскать себе покоя, пока тёплые объятия социализма и ложащийся на плечи дым кубинских сигар не сомкнулись над ним). Всё это время Кастро провёл в созерцании своих собачьих снов. Я могу лишь сказать, что с приходом Вовы сон для Кастро быстро сошёл на нет: исчезли сказочные видения – пережитки бодрствования, что сумели оставить особый след внутри его сознания. Им на смену вместе с Вовой явился кошмар. Жуткий, бесформенный кошмар, который медленно двигался к нему, вопя подобно человеку. Длинные тени простирали к щенку извивающиеся, словно щупальца осьминога руки, стараясь ухватить его и забрать во тьму, частью которой они и являлись. Сотня пылающих глаз не сводила со щенка своего испепеляющего взгляда и горящий в них огонь вот-вот вырвется наружу и поглотит его.
Кастро пытался убежать от тёмной сущности и бежал до той поры, пока карие глаза с ещё удержавшимся в них отголоском сновидения, исходящим ужасом, широко раскрылись. Кастро проснулся с мыслью, что монстр остался позади, выдохся и не догнал жертву. Но стоило ему приподнять голову и увидеть стоящего на крыльце толстого мальчика, как кошмар снова предстал пред ним. Кастро не увидел – почувствовал струящийся холод, плотно окутывающий живую душу в смертельные тески. Он почувствовал чужое присутствие, он почувствовал саму смерть, которая взошла вместе с толстым мальчиком на крыльцо дома…
Вова неотрывно наблюдал за псом, и случившееся никак не могло улечься в голове: Кастро, будто ужаленный осой, разом вскочил на все четыре лапы, поджав между задними хвост. Из раскрывшегося рта донеслось пронзительно тонкое жалобное поскуливание. Такое происходило с ним крайне редко. Кастро не отличался особой привязанностью к хозяевам, потому с лёгкостью переносил долгое одиночество. Он никогда не давал и малейшего намека на печаль или обиду. Никогда. Так что же случилось сейчас? Кастро явно был напуган, и Вова догадался об этом почти сразу же, не сумев только понять почему.
«…совсем не так, ибо душа давно стремилась к свершению этого момента».
Кастро медленно поплёлся вдоль забора, продолжая скулить, пока не скрылся из виду в небольшом проёме около восточной стены бани, выкрашенной белой краской. Он ни на секунду не отвёл взгляда от Вовы. Точнее
